Жизнь Клима Самгина - Страница 112

112

— Где же Владимир? — озабоченно спросил он. — Спать он не ложился, постель не смята.

Усмехаясь, Клим подбирал слова поострее, хотелось сказать о Лютове что-то очень злое, но он не успел сделать этого — вбежала Алина.

— Клим, скорее — кофе!

Мокрое платье так прилипло к ее телу, что она была точно голая; она брызгала водою, отжимая волосы, и кричала:

— Сумасшедшая Лидка бросилась ко мне за платьем, и ее убьет громом…

— Лютов был у вас вечером? — угрюмо спросил Макаров.

Стоя перед зеркалом, Алина развела руками.

— Ну, вот! Жених — пропал, а у меня будет насморк и бронхит. Клим, не смей смотреть на меня бесстыжими глазами!

— Вчера хромой приглашал Лютова на мельницу, — сказал Клим девушке, — она уже сидела у стола, торопливо отхлебывая кофе, обжигаясь и шипя, а Макаров, поставив недопитый стакан, подошел к двери на террасу и, стоя там, тихонько засвистал.

— Я простужусь? — серьезно спросила Алина. Вошел Туробоев, окинул ее измеряющим взглядом, исчез, снова явился и, набросив на плечи ее пыльник свой, сказал:

— Хороший дождь, на урожай. Сверкали молнии, бил гром, звенели стекла в окнах, а за рекою уже светлело.

— Пойду на мельницу, — пробормотал Макаров.

— Вот это — друг! — воскликнула Алина, а Клим спросил:

— Потому что не боится схватить насморк?

— Хотя бы поэтому.

Пальто сползало с плеч девушки, обнажая ее бюст, туго обтянутый влажным батистом блузы, это не смущало ее, но Туробоев снова прикрывал красиво выточенные плечи, и Самгин видел, что это нравится ей, она весело жмурилась, поводя плечами, и просила:

— Оставьте, мне жарко.

«Я бы не посмел так, как этот франт», — завистливо подумал Самгин и вызывающим тоном спросил Туробоева:

— Вам нравится Лютов?

Он заметил, что щека Туробоева вздрогнула, как бы укушенная мухой; вынимая портсигар, он ответил очень вежливо:

— Интересный человек.

— Я нахожу интересных людей наименее искренними, — заговорил Клим, вдруг почувствовав, что теряет власть над собою. — Интересные люди похожи на индейцев в боевом наряде, раскрашены, в перьях. Мне всегда хочется умыть их и выщипать перья, чтоб под накожной раскраской увидать человека таким, каков он есть на самом деле.

Алина подошла к зеркалу и сказала, вздохнув:

— Ой, какое чучело!

Туробоев, раскуривая папиросу, смотрел на Клима вопросительно, и Самгин подумал, что раскуривает он так медленно, тщательно потому, что не хочет говорить.

— Послушай, Клим, — сказала Алина. — Ты мог бы сегодня воздержаться от премудрости? День уже и без тебя испорчен.

Сказала она это таким наивно умоляющим тоном, что Туробоев тихонько засмеялся. Но это обидело ее; быстро обернувшись к Туробоеву, она нахмурилась.

— Почему вы смеетесь? Ведь Клим сказал правду, только я не хочу слушать.

И, грозя пальцем, продолжала:

— Ведь вы тоже, наверное, любите это — боевой наряд, перья?

— Грешен, — сказал Туробоев, наклонив голову. — Видите ли, Самгин, далеко не всегда удобно и почти всегда бесполезно платить людям честной медью. Да и — так ли уж честна эта медь правды? Существует старинный обычай: перед тем, как отлить колокол, призывающий нас в дом божий, распространяют какую-нибудь выдумку, ложь, от этого медь будто бы становится звучней.

— Итак, вы защищаете ложь? — строго спросил Самгин.

Туробоев пожал плечами.

— Не совсем так, но…

— Алина, иди, переоденься, — крикнула Лидия, появляясь в дверях. В пестром платье, в чалме из полотенца, она была похожа на черкешенку-одалиску с какой-то картины.

Напевая, Алина ушла, а Клим встал и открыл дверь на террасу, волна свежести и солнечного света хлынула в комнату. Мягкий, но иронический тон Туробоева воскресил в нем не однажды испытанное чувство острой неприязни к этому человеку с эспаньолкой, каких никто не носит. Самгин понимал, что не в силах спорить с ним, но хотел оставить последнее слово за собою. Глядя в окно, он сказал:

— Свифт, Вольтер и еще многие не боялись правды.

— Современный немец-социалист, например, — Бебель, еще храбрее. Мне кажется, вы плохо разбираетесь в вопросе о простоте. Есть простота Франциска Ассизского, деревенской бабы и негра Центральной Африки. И простота анархиста Нечаева, неприемлемая для Бебеля.

Клим вышел на террасу. Подсыхая на жарком солнце, доски пола дымились под его ногами, он чувствовал, что и в голове его дымится злость.

— Вы сами говорили о павлиньих перьях разума, — помните? — спросил он, стоя спиной к Туробоеву, и услыхал тихий ответ:

— Это — не то.

Туробоев взмахнул руками, закинул их за шею и так сжал пальцы, что они хрустнули. Потом, вытянув ноги, он как-то бессильно съехал со стула. Клим отвернулся. Но через минуту, взглянув в комнату, он увидел, что бледное лицо Туробоева неестественно изменилось, стало шире, он, должно быть, крепко сжал челюсти, а губы его болезненно кривились. Высоко подняв брови, он смотрел в потолок, и Клим впервые видел его красивые, холодные глаза так угрюмо покорными. Как будто над этим человеком наклонился враг, с которым он не находил сил бороться и который сейчас нанесет ему сокрушающий удар. На террасу взошел Макаров, сердито говоря:

— Володька, оказывается, пил всю ночь с хромым и теперь спит, как мертвый.

Клим показал ему глазами на Туробоева, но тот встал и ушел, сутулясь, как старик.

— Он болен, — сказал Клим тихо и не без злорадства, но Макаров, не взглянув на Туробоева, попросил:

— Ты не говори Алине.

112