Жизнь Клима Самгина - Страница 408

408

«Забыли закрыть ставни», — с негодованием отметил Самгин. Он тоже запрыгал на одной ноге, стараясь сунуть другую в испуганные брюки, они вырывались из рук, а за окном щелкало и трещало. Сквозь ледяной узор на окне видно было, что на мостовой лежали, вытянув ружья, четверо, похожие на огромных стерлядей; Сзади одного из них стрелял, с колена, пятый, и после каждого выстрела штыки ружей подпрыгивали, как будто нюхали воздух и следили, куда летит пуля. Самгин в одной штанине бросился к постели, выхватил из ночного столика браунинг, но, бросив его на постель, надел брюки, туфли, пиджак и снова подбежал к окну; солдат, стрелявший с колена, переваливаясь с бока на бок, катился по мостовой на панель, тот, что был впереди его, — исчез, а трое всё еще лежали, стреляя. Самгин хорошо слышал, что слева стреляют более часто и внушительно, чем справа, от баррикады.

«Конечно, — всех перебьют!»

Схватив револьвер, он выбежал в переднюю, сунул ноги в ботики, надел пальто и, выскочив на крыльцо кухни, остановился.

«Прячутся… бегут…»

По двору один за другим, толкаясь, перегоняя друг друга, бежали в сарай Калитин, Панфилов и еще трое; у калитки ворот стоял дворник Николай с железным ломом в руках, глядя в щель на улицу, а среди двора — Анфимьевна крестилась в пестрое небо.

— Что? — подбежав к Николаю, тихонько спросил Самгин.

— Сейчас… Сзади заходят, — шопотом ответил Николай.

Здесь, на воздухе, выстрелы трещали громко, и после каждого хотелось тряхнуть головой, чтобы выбросить из уха сухой, надсадный звук. Было слышно и визгливое нытье летящих пуль. Самгин оглянулся назад — двери сарая были открыты, задняя его стена разобрана; пред широкой дырою на фоне голубоватого неба стояло голое дерево, — в сарае никого не было.

— Во-от, — приглушенно вскричал дворник и, распахнув калитку, выскочил на улицу, — там, недалеко, разноголосо кричали:

— Ур-ра-а!

Самгина тоже выбросило на улицу, точно он был веревкой привязан к дворнику. Он видел, как Николай, размахнувшись ломом, бросил его под ноги ближайшего солдата, очутился рядом с ним и, схватив ружье, заорал:

— Отдай, сукин сын!

Самгину показалось, что Николай приподнял солдата от земли и стряхнул его с ружья, а когда солдат повернулся к нему спиною, он, ударив его прикладом, опрокинул, крича:

— Пули давай!

Солдат упал вниз лицом, повернулся на бок и стал судорожно щупать свой живот. Напротив, наискось, стоял у ворот такой же маленький зеленоватый солдатик, размешивал штыком воздух, щелкая затвором, но ружье его не стреляло. Николай, замахнувшись ружьем, как палкой, побежал на него; солдат, выставив вперед левую ногу, вытянул ружье, стал еще меньше и крикнул:

— Уйди!

Ругаясь, Николай вышиб ружье из его рук, схватил его и, высоко подняв оба ружья, заорал:

— Е-есть! Давай пули!

Солдатик, разинув рот, медленно съехал по воротам на землю, сел и, закрыв лицо рукавом шинели, тоже стал что-то шарить на животе у себя. Николай пнул его ногой и пошел к баррикаде; из-за нее, навстречу ему, выскакивали люди, впереди мчался Лаврушка и кричал:

— Патроны отнимай!

Самгин видел, как он подскочил к солдату у ворот, что-то закричал ему, солдат схватил его за ногу, дернул, — Лаврушка упал на него, но солдат тотчас очутился сверху; Лаврушка отчаянно взвизгнул:

— Дядя Микол…

Швырнув одно ружье на землю, дворник прыжками бросился к нему. Самгин закрыл глаза…

Он не слышал, когда прекратилась стрельба, — в памяти слуха все еще звучали сухие, сердитые щелчки, но он понимал, что все уже кончено. Из переулка и от бульвара к баррикаде бежали ее защитники, было очень шумно и весело, все говорили сразу.

— Неплохо вышло, товарищи!

— Научимся понемножку…

— Яков рассчитал верно!

Студент Панфилов и медник провели на двор солдата, он всхлипывал, медник сердито говорил ему:

— Это, брат, тебе — наука! Не лезь куда не надо! Солдатик у ворот лежал вверх спиной, свернув голову набок, в лужу крови, — от нее поднимался легкий парок. Прихрамывая, нагибаясь, потирая колено, из-за баррикады вышел Яков и резко закричал:

— Прошу угомониться, товарищи! Солдата и Васю уберите в сад! Живо…

Пьяным смехом смеялся дворник; Клим никогда не слыхал, чтоб он смеялся, и не слыхал никогда такого истерически визгливого смеха мужчины.

— Два ружья отбил, — выкрикивал он, — ловко, братцы, а?

Он приставал ко всем, назойливо выкрикивая то — братцы, то — товарищи.

«Как будто спрашивает: товарищи ли, братцы ли?»

Поведение дворника особенно удивляло Самгина: каждую субботу и по воскресеньям человек этот ходил в церковь, и вот радуется, что мог безнаказанно убить. Николая похваливали, хлопали по плечу, — он ухмылялся и взвизгивал:

— Кабы не я — парнишке каюк!

Из ворот осторожно выглядывали обыватели, некоторые из них разговаривали с защитниками баррикады, — это Самгин видел впервые, и ему казалось, что они улыбаются с такой же неопределимой, смущающей радостью, какая тревожит и ласкает его.

Рядом с ним встал Яков, вынул из его руки браунинг, поднес его близко к лицу, точно нюхая, и сказал:

— Их надо разбирать и чистить керосином. Этот — в сырости держали.

Он опустил револьвер в карман пальто Самгина и замолчал, посматривая на товарищей, шевеля усиками.

— Вы — ранены?

— Колено ушиб, — ответил Яков и, усмехаясь, схватил за плечо Лаврушку: — Жив, сукин кот? Однако — я тебе уши обрежу, чтоб ты меня слушался…

— Товарищ Яков! — умоляюще заговорил Лаврушка, — дайте же мне винтовочку, у Николая — две! Мне же учиться надо. Я бы — не по людям, а по фонарям на бульваре, вечером, когда стемнеет.

408